Не могла Феврония также научить Глафиру, как жить дальше. Нельзя сказать, чтобы деньги так и таяли, Глафира была экономна, но всему в жизни приходит конец. Еще месяц-два, ну, три – с натяжкой, и Альбертов кошелек будет пуст. О том, чтобы сменить мужской костюм на женский, Глафира и не помышляла. Она не знала, как жить в Петербурге одинокой девушке. А пока с опаской обходила караульные будки, а также, полицейский сержантов и поручиков.
Записки в Смольный Феврония передавала исправно, так же четко получала ответ. Встреча с сестрой в Летнем саду произвела на Глафиру сильнейшее впечатление. Воображение поразила не только Варвара, взрослая, пригожая девица, но весь выводок белых дев. Словно невесты Христовы они чинно шли по аллеям парка, но при этом на лицах их не было и намека на монастырскую мрачность, веселы и приветливы. Глафира горько пожалела, что и ее не отдали в Смольное Общество. Говорили, де, возрастом не подошла, набирали совсем юных девочек, но, скорее всего, бутурлинская родня пожелала разлучить сестер, да так разлучить, чтобы они и не встретились. Вареньке уготовили стать фрейлиной при дворе, а для Глафиры сочинили судьбу скромной помещицы, которая и до столицы-то никогда не доберется.
Обязательным условием ночной встречи Феврония назначила для Глафиры женскую одежду. XVIII век был истинно сексуальной революцией, блуду предавались безудержно на всех социальных уровнях, но при этом настойчиво и многослойно твердили о добродетели и незапятнанной девичьей чести. В отличие от сексуальной революции ХХ века, двести лет назад понимали, чем увесистее табу и вето, наложенное на запретный плод, тем больше в нем витаминов и сладости.
Глафира показала свое платье. Феврония его отвергла, как слишком богатое.
– Если что, ты просто служаночка. Поняла?
– А если – что?
– Мало ли. Выследят, схватят, заарестуют.
– Как заарестуют? Кто?
– Ну, я это просто так, для острастки говорю. Как схватят, так и выпустят. Главное, тверди, что ты служанка и для барышни по ее просьбе баранки принесла или пряники.
– Так мне и пряники нести с собой?
– А чего особенного? И понесешь. Отдай той, что тебя встретит.
Глафира не только не услышала шагов за стеной, она пропустила сам звук открываемой калитки. Дверца отворилась слегка, и тут же раздался шепот:
– Вы здесь?
– Здесь.
– Как вас зовут?
– Глафира Турлина.
– Следуйте за мной.
Названное имя служило паролем.
– А вас как зовут? – не удержалась Глафира.
– Это не важно. А впрочем, если вам интересно – Наталья. Идите за мной по тропке, а когда аллеями пойдем, не выходите на свет фонарей. Мы должны держаться в тени.
– Куда мы идет?
– Вы задаете слишком много вопросов. Мы идем туда, где нас ждут.
В торце стоящих полукругом монастырских зданий находился неприметный вход без ступеней. Сенцы, за ними длинный, темный коридор, но по нему не пошли. Наталья уверенно толкнула дверцу у входа. Видимо, это было помещение привратника, а может, садовника. Во всяком случае, комнатка выглядела вполне обжитой. На столе, крытом крестьянской скатертью, одинокая свеча.
– Ждите, – сказала Наталья, усаживаясь на лавку.
Только здесь Глафира увидела, что провожатая ее необычайно, словно с картинки срисована, хороша собой. Одета девушка была в темное платье с белыми манжетами и белым же стоячим воротником. Выражение лица суровое, укоризненное, но укоризна обращена не столько к Глафире и даже не к тайной встрече, а к самому несовершенству мира. Ожидание стало тяготить строгую девицу и со словами: «Пойду встречу», она направилась к двери.
Отсутствовала Наталья минуты три, не более. Дверь отворилась, и на пороге появилась Варя, простоволосая, взволнованная. Черная, накинутая на сорочку шаль, вся трепыхалась, словно крылья, вот-вот взлетит. Да и сдавленный крик, вылетевший из открытого в восторге рта, был похож на птичий клекот. Сестры обнялись. Наталья без улыбки смотрела на трогательную встречу.
– Глашенька, неужели ты? А я заблудилась. Темнота, глаз выколи. И ведь ни у кого не спросишь. Все спят!
– Я вас оставлю, – перебила сбивчивую речь Наталья. – Вернусь через полчаса и выведу вас тем же путем. Только не шумите здесь. Говорите тихо. А то неровен час…
Глафира не больно-то вслушивалась, о чем толкует красавица. Не до того было. Есть Бог на свете, и ангелы-хранители летают в небе, раз ей удалось обнять сестру. У Вареньки в глазах стояли слезы.
– Сядем.
Они опустились на лавку и замерли, рассматривая друг друга. Но Варя не умела долго молчать. Она была взволнована до крайности, ее даже бил легкий озноб, поэтому она говорила быстро, не находя нужных слов отчаянно жестикулировала, нарушая тем привитые правила поведения, а потом, словно опомнившись, резко опускала руки и чинно складывала их на коленях.
– Все это невероятно, Глашенька, право слово. Я ведь перепугалась тогда в Летнем саду. В старших классах многие воспитанницы уже знают, кто будет их жених. У иных есть воздыхатели, а у меня никого. Правда, я думаю, что белые девы сами себе придумывают воздыхателей-то. А тут вдруг в саду я увидела молодого человека. А вдруг это мой воздыхатель назвался твоим именем и письма мне пишет? Все в голове смешалось. Ты меня в такой трепет привела!
– Да будет тебе, Варенька, давай говорить о главном. У нас мало времени.
– Давай о главном, – согласилась Варя, но тут же рассмеялась и сбилась на «а помнишь?»
И опять зашептала страстно, оживляя не только маменьку, папеньку, гувернанток и нянек, но призывая в помощь призраки комнат, лестницы на второй этаж, иконостас в детской, полукруглое окно с немецкими витражами, незабудки на клумбе и сосульки в каретном сарае. Глафира слушала и радовалась, что так много успела рассказать Варе в письмах. В противном случае, оглушенные встречей, они бы вообще ничего не успели обсудить.
– Какая ты отчаянная, Глаша. Решилась на побег. Да еще в мужском платье. Это так романтично. Как жалко, что я не могу рассказать об этом девочкам. Совсем как во французском романе. Ты ехала одна по пустынным полям…
– И еще по лугам, по лесам, – перебила ее со смехом Глафира. – Если бы тебя за старика стали сватать, ты бы тоже сбежала. Этот Баранов на гнома похож, глаза косят и нос, как у троля.
– Как у моего Петруччи? Ты что, забыла? Тебе папенька куклу-гнома подарил, ручки-ножки фарфоровые. Я этого гнома полюбила, и ты мне его передарила.
